Лестница якова улицкая

Пожизненность временного

Все герои романа погружены в большое время; оно вносит в текст характерную эпическую жестокость. Время, укрупняющее событие до абсурда: Яков и Маруся думают, что их разлука ненадолго, что ссылка — это несколько лет, а оказывается — почти вся жизнь. Норе кажется, что неопределённые отношения с Тенгизом скоро определятся, выльются в расставание или брак — а они такими и остаются, как были, десятилетия. Пожизненность временного; возведение события в судьбу. И открывается глупая перекличка между трагическим отсутствием деда рядом с бабушкой и нелепым отсутствием Тенгиза рядом с Норой. Время тянется будто дольше жизни. «Я пережила свою смерть и добралась до старости», — так ощущает это Нора.

В одном из писем Якова есть образ: «В никелированной лампе отражается микроскопическая фигурка, пьющая чай. И кажется мне, что откуда-то сверху вижу я маленького человечка Я. Осецкого, его жизнь». Ритм романа — постоянное чередование подробности и обзорности, крупного плана и такого вот отражения в лампе. Удержать баланс и сохранить полноту образов в такой ситуации непросто.

В «Даниэле Штайне» второстепенные персонажи нередко оказывались лишь функциями, направленными на уточнение роли центрального героя. В «Лестнице Якова» они порой поразительно точны — врачиха Таисия с её тягой к покровительству; влюблённая в Якова Ася, в которой смирение — взрывное; свекровь Норы Варвара Васильевна, придумывающая свои объяснения всем событиям и свои, совершенно алогичные, рецепты выживания. Дело, видимо, в том, что второстепенные персонажи в «Лестнице» никого не иллюстрируют, они самоценны.

Главы 22-25[ред.]

1912—1913 годы. Яков служил в армии на Урале, переписывался с Марусей и семьёй. Служба ему нравилась. Начальство не обременяло бывшего студента, определив ротным писарем. Якова расстраивало, что вокруг нет никакого культурного общения. Его письма к Марусе наполнены любовью и тоской. Герои договорились о приезде Маруси в гости на неделю.

1976—1982 годы. По протекции Витя поступает лаборантом в НИИ, изучающий ДНК. Ему, программисту, поручено разрабатывать «модель живой клетки как компьютер», что ему интересно.

1985—1986 годы. Тенгиз и Нора ставят на сцене пьесу по «Кармен» Мериме. Нора — соавтор, пьеса успешна.

В СССР перестройка, заканчивается «холодная война». Витю посылают с докладом на конференцию в США. Выступление имеет успех, ему предлагают работу в университете Нью-Йорка. Герой остаётся в США, устроиться ему помогает сотрудница университета Марта.

Научпоп от Улицкой

Значит — признать всё страшное, говорить об этом вслух. Но ведь и о прекрасном тоже. Вспомнить о своей культуре, по отношению к которой мы, в большой стране, расточительны. Так много талантов — забываются. Улицкая возвращает в современный обиход множество имён — музыкантов, актёров, режиссёров, писателей, учёных, давно ушедших, которые сейчас известны только в узких кругах. Вплетает их истории в жизнь героев. Этот приём она и раньше использовала, но не так широко. Кроме того, роман переполнен рассуждениями об искусстве, как «Даниэль Штайн» — рассуждениями о религии. Таким образом, творчество Улицкой — ещё и своеобразный научпоп. Сюжетность и стилистически-спокойный язык помогают легче воспринимать большой объём информации. Впрочем, в «Лестнице Якова» уж такая череда событий и имён, что без определённого бэкграунда — запутаешься. И тогда популяризация под вопросом. Напротив, тут шаг к элитарности. А ведь тип прозы, к которому принадлежит творчество Улицкой — скорее проза просветительская, и именно в её законах поэтика Улицкой органична. Таким был и послесталинский советский роман. А идёт просветительство ещё из ликбезных двадцатых. В Советском союзе изначально была установка на образование в массы. Оттуда выросла характерная для советской культуры любознательность, которая сохранялась наряду с невероятными политическими фальсификациями. Советская проза стремилась расширить кругозор читателя, рассказать о разных областях знаний, местах, людях, профессиях. То же у Улицкой: например, в «Казусе Кукоцкого» описана работа гинеколога-хирурга, в «Зелёном шатре» — деятельность диссидентов. В «Лестнице Якова», кроме истории как таковой, тоже есть отдельная «познавательная» линия — театр.

Глава 1. Ивовый сундучок[ред.]

1975 год. У театральной художницы Норы Осецкой рождается сын Юрик. Героиня воспитывает его одна, так как замужем она номинально.

Тогда же умирает бабушка героини, Мария Осецкая. В детстве Нора очень любила Марусю, как она звала её, но несколько лет назад они рассорились. Имя Норе дала бабушка.

Бабушка была театральным человеком — танцовщицей, хореографом, педагогом, знала многих звёзд сцены, была энциклопедически образована, очень идейной, «беспартийной коммунисткой», как она себя называла, «…бедный и робкий борец… за справедливость. Ре-во-лю-цио-нЭр-ка!»

На похоронах родственники вспоминают о великой любви Маруси и Якова, её мужа. Нора горюет о том, как мало сделала для бабушки, удивляется, что в семье почти никогда не упоминали деда, Якова Осецкого, хотя она его однажды видела.

После похорон Нора забирает из бабушкиной коммунальной комнатушки библиотеку и ивовый сундучок, где та хранила личные ценные бумаги.

…ÐÑÐ¾Ð´Ð»ÑÐ½Ð½ÑÐ¹ Ð¿ÑÐ¸Ð·Ð½Ð°Ðº Ð±ÑÑÐ¸Ñ.

ÐÐ¾ÑÑÐ¾Ð¸Ð½ÑÑÐ²Ð°

ÐÑÐ»Ð¸ÑÐ½ÑÐ¹ ÑÐµÐºÑÑ

ÐÐµÐ´Ð¾ÑÑÐ°ÑÐºÐ¸

Ð¡Ð»Ð¸ÑÐºÐ¾Ð¼ Ð³ÑÐ¾Ð¼Ð¾Ð·Ð´ÐºÐ¾

LALYA30ÑÐµÐºÐ¾Ð¼ÐµÐ½Ð´ÑÐµÑ

Выпадение истории

И это придумала, видимо, не Улицкая — сама жизнь. Улицкая использует письма своего деда, который действительно был статистиком и в последний раз был арестован по делу Еврейского антифашистского комитета. Она не столько пишет новый текст, сколько достраивает текст утраченный. Нора в финале романа решается: «Разложит старые письма и напишет книжку… Такую книжку… которую дед то ли не успел написать, то ли её сожгли во внутреннем дворе Внутренней тюрьмы на Лубянке… Но кто он, мой главный герой?» Здесь приём субъективации, когда автор незаметно начинает говорить от имени героя. И это не просто приём — это фактическое приравнение себя к героине романа. В конце концов, Улицкие = Осецкие: вернулся Яков в чужую уже Москву, шёл по знакомым улицам, «потом осекся»…

Улицкая обратилась к этим письмам уже немолодой — так же и Нора. Мы читаем письма Якова раньше неё. «Лежащие во тьме бумаги созревали долгие годы». Нужно было прожить свою жизнь самой, прежде чем сопоставить её с жизнью деда и бабушки.

Но и после романа остаются непрочитанные тексты. Например, тетрадь воспоминаний о наркоманском опыте, записанных нориным сыном Юриком. Нора её открыла, но не разобрала почерк и «положила на место — в семейный архив…». Вечное хранение текста, который и нужно-то было написать в ходе лечения для того, чтобы «изъять из своей жизни». Тема изъятия и забвения факта — изъятия во спасение и изъятия опасного, которое приучает к беспамятству. «У нас если дедушку отправляли в ГУЛАГ, об этом старались забыть, — сказала Улицкая на „Эхе“. — Фотографии с вырезанными лицами — это наша история».

Здесь интересный сюжет о Лесе Курбасе. Крупнейший украинский режиссёр, Курбас был арестован в 1933 году, руководил театром заключённых в лагере, в 1937-м расстрелян (у Улицкой допущена неточность: «в 33-м будет расстрелян на Соловках»). Устами героини, художника-сценографа Туси, Улицкая утверждает: трактовка «Короля Лира» в спектакле Михоэлса 1935 года принадлежит Курбасу.Лир была звёздная роль Михоэлса. Он после премьеры написал статьи о своей работе над спектаклем. Об упоминании Курбаса в то время и речи быть не могло. Поэтому теперь, наверное, уже не узнать, вынужденно ли Михоэлс умалчивает про Курбаса или действительно без его участия создал образ Лира. (См.: Нелли Корниенко. Режиссёрское искусство Леся Курбаса. Реконструкция (1887–1937). Киев, 2005. Лесь Курбас. Статьи и воспоминания о Лесе Курбасе. Литературное наследие. М., 1987.) Факт, канувший в лету, то самое выпадение истории, которое так волнует Улицкую. Разве не точнее и не красивее было бы рассказать об этой утрате ответа, чем предлагать читателю недоказуемую информацию?

Справка RA:

Но ничто, конечно, не может быть изъято. Потому что бытие — это текст, божественный. Идея уж совсем простая, её бодро проговаривает комический герой, математик Гриша Либер (он напоминает весёлого биолога Илью Иосифовича Гольдберга из «Казуса Кукоцкого»). Описывая Гришу, Улицкая позволяет себе созорничать, сообщая пророчески, что он скончается «в конце тридцатых годов двадцать первого века». Отдавая Грише мысль о божественном тексте, она то ли подвергает её иронии, то ли, напротив, хочет обезопасить от насмешек.

Театр — контрапункт исторической мысли

Театр в этом романе, как ни парадоксально — путь к публицистике. Чтобы не транслировать мысли впрямую, Улицкая находит форму: пусть герои трактуют пьесы. С другой стороны, Нора — театральная художница, потому её идеи имеют сценографическую параллель. Это, правда, уже территория визуальных искусств. Яков Осецкий в своём дневнике сетует: «Завидую писателям, у меня не хватает слов». Улицкая, кажется, завидует художникам. Резюмировать идею в картинке, приладить слова к живописи — характерный для неё приём. Например, в финале романа о Даниэле Штайне описана икона «Хвалите Господа с небес». Картинка в духе наивного искусства — со зверями, пальмами, поездом и самолётом — может быть, слишком топорно выражает тот оптимизм, который действительно исходит из образа Даниэля. В отличие от этой финальной картинки, сценография Норы сопровождает весь роман и создаёт контрапункт главной — исторической — мысли. В этом контрапункте — вопросы личные, о смерти и душе. Основной мотив сценографии Норы: снять лишнее. Коконы в «Леди Макбет Мценского уезда», «рентгеновская» серия в фольклорном спектакле (серые балахоны с прорисованными костями), в «Скрипаче на крыше» — постепенно снимаемые драпировки. Норе потому так нравится итоговый спектакль её возлюбленного, режиссёра Тенгиза — в театре теней: стремление к последней прозрачности.

Улицкая как писатель имеет прямые отношения с театром. У неё даже есть «свой» режиссёр — Анджей Бубень, который планомерно её ставит в Санкт-Петербурге («Русское варенье», «Даниэль Штайн», «Зелёный шатёр», «Детство 45–53»). Всё — в сценографии Елены Дмитраковой. Сочетание вещной детали и метафорического обобщения, свойственное этой художнице, оказалось точным попаданием в Улицкую. Например, в «Даниэле Штайне» на сцене висели гигантские коконы-плащи. Герои, разобщённые, озлобленные, в начале спектакля выходили из этих плащей. Потом Даниэль уносил их, пустые, подцепляя каждый длинным шестом.Приглядимся: не напоминают ли декорации Норы Осецкой декорации Елены Дмитраковой? Например, эскиз Норы к финалу мюзикла по «Тевье-Молочнику»: «Евреи сдёргивают с шестов последний слой занавесей, и набрасывают на себя эти небесные ночные плащи, и поднимаются по лестнице вверх…».

Справка RA:

Ключевой является идея «Короля Лира», поставленного Тенгизом и Норой. Они заимствуют идею из спектакля Михоэлса 1935 года. Его Лир молодел к финалу. Оголение души, возвращение к себе — этот призыв звучит в романе дважды, в «прошлом» и в «будущем». Яков в одном из писем и Тенгиз в разговоре с Норой цитируют одну и ту же фразу из сцены бури: «Off, off, you lenddings!» — «Долой, долой c себя все лишнее!» «Это не только про Лира, — поясняет Нора. — Про каждого. Совершить обратное движение, закончить цикл… Личность обрести, а потом все с себя скинуть…».

Растворение личности — не исчезновение её, но форма метафизического существования. В финале Улицкая объясняет эту идею впрямую — вывод совсем публицистический, напоминающий мораль. Но он, может быть, стоит того, чтобы его произнести. Что такое личность, что такое человек — «Вообще ни одно из существ, осознающих своё индивидуальное существование…Сущность, не принадлежащая ни бытию, ни не-бытию. То, что блуждает в поколениях, из личности в личность, что создаёт самую иллюзию личности… Он тот, кто вдруг мелькнёт узнаванием, смутным чувством прежде виденной черты, поворота, подобия — может, у прадеда, у односельчанина или вовсе у иностранца…».

Так и в романе, вдруг мелькнёт черта, подобие. Отец и сын, дед и внучка, прадед и правнук. Лица, характеры, привычки. Любовь к шахматам, дальтонизм, способности к музыке. Или совсем деталь: вот стоит Яков Осецкий с букетом лиловых астр на Курском вокзале, встречает семью из Судака, 1925 год, — а вот его правнук Юрик идёт в первый класс с букетом бело-лиловых астр, которые Нора купила у бабульки на Арбатской, год 1982.

Негромкий праведник

С Яковом сложнее. Из его записей характер начинает проступать далеко не сразу. Перед нами ещё один инструмент авторского публицистического высказывания. Яков гораздо охотнее пишет об обществе и об искусстве, чем о себе самом. И в рассуждениях его явно слышен голос автора. В ранних дневниках Якова Улицкая ещё стремится передать чрезмерную, неприятную даже пылкость, прекраснодушие двадцатилетнего героя. Но чем взрослее становится герой, тем он ближе Улицкой и тем она активнее заступает на его место. И все же постепенно понимаешь, почему Яков пишет о чём угодно, только не о себе. Десятилетиями он скитается по ссылкам; его труды государство отбирает; жена отвечает ему всё реже, и то сплошными упрёками, виня его в своей неудавшейся жизни — а он никогда не жалуется, никогда не упрекает сам, не поддаётся обидам. К финалу мы осознаём, что перед нами человек экстраординарный, которого история давила, давила, но так и не сумела даже сгорбить. Поразительно деятельный характер: до последнего, до края, до смерти, уже неизбежной и столько раз неслучившейся, Яков начинает новые проекты, на удивление выполнимые в любых ссыльных условиях. Как ни в чём не бывало. Оказывается, Яков может претендовать на место улицковского праведника, героя-барометра. Всё же мы так мало знаем о его переживаниях, что не без труда обнаруживаем человека за мыслителем. Но в этом — современный, даже в чём-то авангардный способ игры с читателем. Минусовой приём: дать смирение через умолчание, борьбу через её отсутствие.

И поэтому именно Яков — единственный из героев романа, который, будучи жертвой истории, одновременно участвует в её создании. Жизнь постоянно лишала его роли — он не стал музыкантом, не состоялся как социолог, экономист или историк (уже написанные труды канули на Лубянке), даже мужем и отцом не удалось остаться. Когда кажется, что жизнь уже прожита, он вдруг знакомится с Михоэлсом. А ведь тот был не только актёром, но и председателем Еврейского антифашистского комитета СССР. По рекомендации Михоэлса, Яков становится удалённым советником советского правительства по вопросу создания государства Израиль. Достойная роль для человека с именем Яков.

Генетик от литературы и советская проза

Вышел новый роман Улицкой. Его ждали — Улицкая популярна. Критики обвиняют её в банальности сюжетных линий, психологической неубедительности персонажей, отсутствии стилистических изысков

Но что же, у широкой читательской любви только такая — негативная — мотивация? Или есть ещё что-то важное, чего современной русской литературе без Улицкой недостаёт? Думается, что есть. Андрей Архангельский в статье об её прозе пишет: «У нас долго ругали литературу за идеологичность, и справедливо, но идеология и идея — не одно и то же»

У Улицкой проза идейная. И она сегодня близка широкому кругу читателей ещё и потому, что именно к такой прозе нас долго приучали.

Дело в том, что такими были лучшие примеры советской послесталинской прозы. Тридцатые годы жестоко прервали выдающийся русский авангард. Проза, что появилась после тридцатых – как и авангардный «формализм» притеснялась, но авангардной уже не была. В стране столькое произошло, что, видимо, важнее эстетики оказалось высказать правду. Речь, конечно, о прозе серьёзной, не конъюнктурной. По структурным принципам и одна, и другая были в Советском союзе похожи: и сюжетностью, и повседневностью реалий, в которые погружены события. Разница как раз в том, что конъюнктурная проза была идеалогична, настоящая же – идейна. Лучшие советские романы совмещают сюжетную прямоту с притчевостью, философичностью. Этой традиции и наследует Улицкая.

В подобной прозе сюжет не должен быть обязательно изысканным. Психология здесь менее важна, чем интеллектуально-духовный поиск героя. Вообще, если присмотреться, идейность с психологизмом – чуть ли не противоположности: для одной нужны обобщения, для другого подробности. То и другое гениально совмещается у Льва Толстого, но в этом его феномен. Не случайно называю Толстого, а не Достоевского, ведь советский роман созидателен, с моральной установкой: поиск не ради поиска, чтобы проторить путь, чтобы указать его другим. Это не означает морализаторства. Советская литература нередко предлагает читателю образ праведника, причём без слащавости. Она не диктует, скорее, даёт ориентир. Стригалёв в «Белых одеждах» Дудинцева, профессор Завалишин в «Кафедре» Грековой, Егор Полушкин в «Не стреляйте в белых лебедей» Васильева – лишь некоторые примеры. Романы Улицкой тоже чаще всего строятся вокруг праведника. Даниэль Штайн, Медея и отчасти Кукоцкий. Последний, не праведник, но всё же выдающийся человек, на которого можно равняться.

Чаще всего персонажи Улицкой — современники персонажей советского романа. Хотя она-то пишет их «снаружи», из нашего времени. Улицкая помещает героев в историческую раму: отсчитывает от дореволюционных прадедов до нынешних младенцев

И это не было свойственно советскому роману, где внимание строилось на конкретном событии. Примеры эпической прозы в советской послесталинской литературе связаны с темой Великой Отечественной

То есть эпос прорастал из эпического события, «горизонтально». Или же объём поколений давался через национальную мифологию, как, например, у Айтматова. Обращаться к дореволюционной истории семьи даже после ХХ съезда было непросто. Улицкой ничто не мешает выходить на территорию прошлого, потому её эпос «вертикальный», выстраивающийся на панораме поколений. Может быть, в этом проявляется её прошлая профессия: эпик как своеобразный генетик от литературы. Необходимость прослеживать генезис современности — принципиальная установка Улицкой. И социальная, и писательская.

Глава 12. Особенный Юрик. Йеху и гуингмы.[ред.]

1976—1981 годы. Юрик растёт особенным ребёнком с парадоксальным мышлением. У него глубокая внутренняя связь с матерью.

Опять возвращается Тенгиз. Он охвачен новым творческим замыслом: поставить «Гулливера» Д. Свифта про страну гуингмов и Йеху. Режиссер наполняет пьесу глубоким философским содержанием: это аллегория на современное им «застойное» общество. Герой горячо спорит с художницей о постановке — “именно на её вопросах он строил свои режиссёрские ответы, — и из их споров, как всегда, вырастает новаторская концепция спектакля.

Тенгиз нравится Юрику, который «назначает» его отцом.

Ставить спектакль герои летят на Алтай, потому что опальному Тенгизу не дают работать в столицах. Это время стало самым счастливым в жизни всех троих, Юрик долго помнил эту поездку. Публика пьесу приняла «на ура», но функционеры от культуры критиковали её.

Тенгиз возвращается в Грузию, а Нора растит Юрика, который поражает её парадоксальными высказываниями и тянется к музыке.

Режиссер и Нора ставят спектакли по всей стране с большим успехом. Героиня поддерживает связь сына с Витей.

Главы 39-41[ред.]

2000 год. Нора с Тенгизом летят в США и с большими приключениями привозят Юрика в Москву для лечения. Его помещают в наркологическую клинику.

1934—1937 годы. Перед второй ссылкой в Сибирь у супругов была короткая встреча, на которой Маруся держалась отчуждённо, и Яков это с горечью заметил. Его же письма по-прежнему были полны любви к ней. Он только теперь начал понимать политическую обстановку в стране и свои допущенные ошибки, опасную откровенность с чужими людьми.

Как и в прошлой ссылке, здесь он также занимался наукой, писал статьи и монографии по экономике, много читал. Он сожалел, что любимый сын отказался писать ему. Яков чувствовал свою вину за все неприятности, которые испытывала его семья в Москве.

С его лёгкой руки Маруся стала журналистом, критиком. В письмах супруги спорили об особенностях жизни их страны, которой оказались не нужны культурные, образованные люди. Маруся превратилась в «беспартийную большевичку», а Яков остался думающим и критично мыслящим человеком. С горечью он замечал, что от него отворачиваются близкие, ему почти никто не писал. К концу срока письма супругов стали безразличнее, Яков сомневался в счастливом будущем семьи.

1942—1943 годы. Во время войны Норе писал сын Генрих, эвакуированный с институтом на Урал. Он очень тосковал по матери, жил голодно и бесприютно, окончив вуз, там же работал на военном заводе. Случайно встретил одноклассницу Амалию, вдову, тоже эвакуированную. Молодые люди поженились, Амалия забеременела и вернулась в Москву. В 1943 году у них родилась дочь Нора, названная так по просьбе Маруси в честь героини Ибсена.

Сама Маруся всю войну провела в Москве, нуждаясь и голодая. С профессией журналиста не сложилось, но случайно она получила работу завлита в театре. Эта работа Марусе, бывшей актрисе и танцовщице, нравилась.

Глава 48-49[ред.]

1954-55 годы. Шесть лет Яков просидел в лагере, работая библиотекарем. После смерти Сталина его, уже больного, выпустили, запретив жить в больших городах. Он написал письмо Марусе с просьбой о встрече, но та проигнорировала его.

Перед отъездом в Калинин Яков встретился с семьёй сына, познакомился с внучкой-школьницей Норой, понял, что девочка умна, а брак несчастлив. В Калинин с ним поехала Ася, там старики провели несколько счастливых месяцев до самой его смерти.

2011 год. Лиза и Юрик счастливо живут большой семьёй. В январе, в день рождения Маруси, у них рождается мальчик Яша. Наступает столетие переписки Якова и Маруси, его предков.

Читать по теме

Франкл. Несвятая святость

Об австрийском психиатре и философе Викторе Франкле принято писать восторженно и с придыханием: вот человек, испытавший свою теорию на собственной шкуре, подтвердивший концепцию страшным личным опытом.

14.10.2015

Тексты /
Рецензии

Неопубликованное интервью Чингиза Айтматова

Чингиз Айтматов о литературе, национализме, эмансипированных женщинах, аиле Шекер и гуманизме.

12.12.2015

Тексты /
Интервью

Сталин, вороны и зомби

Марина Соломонова, владелец комнаты-магазина «„Диккенс и Марианна“ (книги и открытки)» (СПб), о детских книжках про сталинские репрессии.

22.12.2015

Тексты /
Статьи

Глава 34. Юрик в Америке[ред.]

1991—2000 годы. Витя знакомит сына с компьютером и обучает навыкам работы на нём. Юрик мечтает использовать ПК в музыке, что скоро и произойдёт. Марта устраивает его в школу искусств. Парень осваивает язык и учится с удовольствием тому, о чем мечтал в России.

Герой становится уличным музыкантом, у него появляются единомышленники, ему более чем комфортно в Америке, где он занимается любимым делом. Нора навещает его в Нью-Йорке, сын показывает ей свои любимые места, он знаток музыкального андеграунда, пахнущего свободой и наркотиками. Это беспокоит мать.

По окончании школы герой уходит из дома и поселяется с такими же неприкаянными иммигрантами. Он работает на самых простых работах, заводит первый роман, переживает его фиаско, иногда принимает наркотики. Его содержит добрая Марта, Витя же не интересуется сыном. Раз в год его навещает Нора. Они с Мартой определяют его учиться на звукооператора в колледж, который парень вскоре бросает, разочаровавшись.

Юрик поселяется у знакомого умирающего музыканта, ухаживает за тем и становится наркоманом. Когда погибает ещё один знакомый музыкант, герой пугается близости смерти и возвращается к отцу. Он то бросает наркотики, то вновь привыкает, играет в разных группах, пишет музыку. Его арестовывают за распространение наркотиков и судят. Получив условный срок, он снова возвращается к отцу и Марте. Те вызывают Нору.

ÐÐ· Ð°Ð½Ð½Ð¾ÑÑÐ°ÑÐ¸Ð¸:

Ð§Ð¸ÑÐ°Ð¹ÑÐµ, Ð¾Ð½Ð¾ ÑÐ¾Ð³Ð¾ ÑÑÐ¾Ð¸Ñ…

ÐÐ¾ÑÑÐ¾Ð¸Ð½ÑÑÐ²Ð°

2 ÑÑÐ¶ÐµÑÐ½ÑÐµ Ð»Ð¸Ð½Ð¸Ð¸
ÐÐ¾Ð³Ð°ÑÑÐ¹ ÑÐ·ÑÐº Ð°Ð²ÑÐ¾ÑÐ°
ÐÐ½ÑÐµÑÐµÑÐ½ÑÐµ ÑÑÐ´ÑÐ±Ñ Ð¿ÐµÑÑÐ¾Ð½Ð°Ð¶ÐµÐ¹
ÐÑÐ¾ÑÐ¼Ð»ÐµÐ½Ð¸Ðµ

ÐÐµÐ´Ð¾ÑÑÐ°ÑÐºÐ¸

ÐÐ¾Ð»Ð¸ÑÐ¸ÑÐµÑÐºÐ¸Ð¹ Ð¿Ð¾Ð´ÑÐµÐºÑÑ
Ð¦ÐµÐ½Ð°

DirliÑÐµÐºÐ¾Ð¼ÐµÐ½Ð´ÑÐµÑ

Глава 6. Одноклассники[ред.]

1955-63 годы. Нора и Витя учились в одном классе и приятельствовали. Витя, сын матери-одиночки, родился аутистом, не приспособленным к жизни, но способным к точным наукам. Девочка подтягивала его по гуманитарным предметам, которые Вите не давались.

В пятнадцать лет самостоятельная и смелая Нора влюбилась в красивого, но пустого одноклассника, вступила с ним в сексуальную связь. Когда история всплыла наружу, Нору изключили из школы. Все одноклассники, кроме Вити, осудили девочку, но она не пала духом. По окончании школы Нора уговорила приятеля жениться на ней, чтобы отомстить всем. Пара тайно расписалась, изредка встречаясь.

Из своего первого романа Нора сделала выводы.

После школы героиня стала учиться на театрального художника, легко заводила необременительные романы. В девятнадцать лет познакомилась с Тенгизом и влюбилась в него, не догадываясь, что это — «история пожизненная».

Лестница якова читать онлайн